В докладе не ставился вопрос об источниках сведений о Китае у О. Э. Мандельштама, но все же отмечалось, что в непосредственном «соседстве» с ним значительный интерес к китайской поэзии проявлял Н. С. Гумилев, опиравшийся на французские и английские переводы. Если Н. С. Гумилев подчеркивал сходство между стремлением новой европейской поэзии (1910-х гг.) к «простоте, ясности и точности выражения» и «лучшими произведениями китайских писателей», то Мандельштам (в статьях) говорил о влиянии на западную культуру конца XIX в. — прежде всего, на роман и на живопись импрессионистов — буддизма, который связан у него не с Индией, а исключительно с Китаем и Японией, а также японской гравюры. Это влияние он решительно осуждал, связывая его с теософией и отпадением от христианства (отчасти в духе Вл. С. Соловьева). На это указывают как прямые негативные отзывы о буддизме, так и эмоциональная окрашенность «дальневосточных» образов, которые использовались поэтом в своих произведениях — например, «буддийские молитвенные мельницы» как метафора чего-то механического и бездушного, или «желтый туман», вызывающий ассоциации с концепцией «панмонголизма» Вл. С. Соловьева. С другой стороны, мимоходом, но без осуждения, несколько раз упоминается придворный китайский театр и живописная (или, может быть, каллиграфическая) техника. В ранней эпиграмме на Н. С. Гумилева его профиль описан «как вырезанный для китайской тени» (тема, впоследствии подхваченная Г. В. Ивановым).

Доклад был в основном построен как комментарий к упоминаниям стран и народов Дальнего Востока в произведениях О. Э. Мандельштама. Монголы в них практически не фигурируют (два упоминания), Корея названа всего один раз — в связи с воспоминаниями поэта о своем детстве и русско-японской войне 1904–1905 гг. Тема Китая намного более частотна и нередко связана с Москвой (и сочетается с другими «азиатскими» эпитетами: «барабан турецкий», «татарские спины») — по мнению ряда комментаторов, это основано на топониме «Китай-город». В статье «Литературная Москва» есть отождествление «Москва — Пекин», а лето 1931 г., проведенное О. Э. Мандельштамом в Китай-городе, он называл «буддийским». В «бытовых» зарисовках Москвы появляется и китайская прачечная, с кратким описанием быта ее обитателей: здесь, в частности, обыгрывается, по мнению О. А. Лекманова, созвучие гидронимов «Яуза» и «Янцзы». С другой стороны, китайская и японская тема несколько раз возникает в «Путешествии в Армению», а в пейзажной зарисовке Батума использовано сравнение с «японскими холмами». По мнению докладчика, христианские страны Кавказа наводили поэта на сопоставление с темами Азии. Образ рисовых полей в воронежских стихах, возможно, подразумевал ассоциации не только с Китаем, но и с другими странами Дальнего Востока (в частности, Вьетнамом).

В последовавшей за докладом дискуссии обсуждались возможные источники сведений о Китае, которыми располагал О. Э. Мандельштам (с китаеведной точки зрения, обращает на себя внимание то, что использовавшиеся этим поэтом образы были связаны исключительно с южнокитайскими культурными реалиями), а также различные технические вопросы, связанные с изучением творчества О. Э. Мандельштама.

Ю. В. Болтач

ФОТООТЧЕТ

Фотографии Н. В. Захаровой