ВНУТРЕННИЙ ОТЗЫВ НА РУКОПИСЬ МОНОГРАФИИ Б. В. НОРИКА

Биобиблиографический словарь среднеазиатской поэзии. Поэты Мавераннахра (XVI — первая треть XVII вв.)

Я не буду говорить обо всех достоинствах представленной на обсуждение рукописи, скажу только, что их много, а главное из них, пожалуй, в том, что, будучи опубликованной, монография даст огромный фактический материал для последующих исследований и переосмысления представлений о векторе развития среднеазиатской поэзии в указанный период. На мой взгляд, задача нашего внутрисекторального обсуждения состоит не в том, чтобы на все лады расхваливать то, что и без наших похвал уже нашло себе достойное место в отечественном востоковедении. По-моему, здесь для автора манускрипта главное — это выслушать конструктивную критику со стороны коллег с целью максимально возможного улучшения качества своего труда и исключения максимально возможного числа недоработок, порой невидимых авторскому глазу, тем более, при таком огромном объеме самой монографии. У меня, как всегда, есть основные замечания и частные вопросы.

Глава 1. О литературной жизни в Мавераннахре XVI—первой трети XVII вв.

Основное замечание по Главе 1 сводится к тому, что, начиная разговор о мавераннахрском стиле в поэзии указанного периода и противопоставляя его иракскому стилю, автор ничего не говорит о том, что же собственно представляет собой мавераннахрский стиль, в чём его особенности, как при цитировании, скажем, двух-четырёх байтов, написанных в этих двух стилях, можно, не будучи представителем литературных кругов того времени, определить какой из них какой? Вот что говорит сам автор.

ОТНОСИТЕЛЬНО ЛИТЕРАТУРНОГО СТИЛЯ, ГОСПОДСТВОВАВШЕГО В ТЕ ВРЕМЕНА В МАВЕРАННАХРЕ, МОЖНО СКАЗАТЬ СЛЕДУЮЩЕЕ. В СРЕДНЕЙ АЗИИ ИНТЕРЕСУЮЩЕГО НАС ПЕРИОДА СУЩЕСТВОВАЛ СВОЙ СТИЛЬ — МАВЕРАННАХРСКИЙ. ЭТОТ СТИЛЬ ОБЫЧНО ПРОТИВОПОСТАВЛЯЛСЯ СТИЛЮ ИРАКСКОМУ (Т.Е. ИРАНСКОМУ), ПОД КОТОРЫМ, НА МОЙ ВЗГЛЯД, СЛЕДУЕТ ПОНИМАТЬ ШКОЛУ РЕАЛИЗМА (ВУКУ‘САРА’И) В ПЕРСИДСКОЙ ПОЭЗИИ (С. 20).

Далее идут две цитаты, подтверждающие наличие этого стиля и дающие весьма общие характеристики «от противного»:

«ЖИТЕЛИ МАВЕРАННАХРА ОТСТРАНИЛИСЬ ОТ ПОЭТИЧЕСКИХ ЖАНРОВ: ОНИ НЕ ПРИБЛИЖАЮТСЯ К СПОСОБУ ПРЕДШЕСТВЕННИКОВ И НЕ ИМЕЮТ ОТНОШЕНИЯ К СПОСОБУ ИСПОЛЬЗОВАНИЯ НЫНЕШНЕГО ВРЕМЕНИ» (С. 20)

НЕКТО «СОЧИНЯЛ СТИХИ В СТИЛЕ ЖИТЕЛЕЙ МАВЕРАННАХРА» (С. 20)

Заинтригованный читатель, в конце концов, так и не сможет понять, в чём же заключалось написание стихов в мавераннахрском стиле, поскольку на этом всё заканчивается, а далее следует описание иракского стиля и двух его видов. На мой взгляд, представление мавераннахрского стиля является едва ли не основной задачей обсуждаемой монографии, а у автора есть всё, чтобы дать такое описание, по крайней мере, в общих чертах.

Во-первых, у него есть чёткие указания от противного, т.е. характеристики, указывающие на то, что поэты Мавераннахра отказались от бытовавших дотоле поэтических жанров.

Во-вторых, вся Глава 2 посвящена этим самым поэтам Мавераннахра, и она содержит богатый фактический и иллюстративный материал. Иными словами, если автор поставит себя на место составителей антологий, то поймёт, что они во многом пытались отразить этот стиль на конкретных примерах.

В-третьих, 2-й параграф Главы 1 описывает непростую политическую ситуацию того времени, а, проще говоря, смутное время, время разброда и шатаний, которое уже позволит в общем понять, что собой представлял мавераннахрский стиль. Здесь плодотворным подходом, на мой взгляд, было бы сравнение функций поэзии того времени с функциями современных СМИ, в которых есть так называемая «желтая пресса» и пресса государственная вместе с государственными телеканалами, во многом ангажированные правящей элитой. Если он вспомнит и сопоставит недавнее смутное время 90-х годов в России с таким же в истории Мавераннахра описываемого периода, то мавераннахрский стиль станет наверняка более понятным. «Вертикаль власти» для одних поэтов, скажем, в спокойном сафавидском Иране, и часто меняющаяся власть, а, по большому счёту, нестабильность и анархия в Мавараннахре, приводящая к критике власти, условий жизни, бывших авторитетов и т.д. Сам автор прямо указывает на эти функции, говоря:

ПОЭТ МОГ ПОУЧАТЬ, НАСТАВЛЯТЬ, ОБЛИЧАТЬ, СОЗДАВАЯ СТИХИ, РИСУЮЩИЕ ОБРАЗ ИДЕАЛЬНОГО ПРАВИТЕЛЯ. МОГ ОН В ИЗВЕСТНОЙ МЕРЕ ВЛИЯТЬ И НА ПОЛИТИЧЕСКИЕ СОБЫТИЯ, УКАЗЫВАТЬ НА НУЖДЫ ПОДДАННЫХ, ЯВЛЯЯСЬ ПОСРЕДНИКОМ МЕЖДУ НИМИ И ПРАВИТЕЛЕМ (С. 15).

Здесь же уместная цитата из работы Грюнебаума:

И ПОЭТЫ ВЫНУЖДЕНЫ БЫЛИ ПИСАТЬ ТО, ЧТО ОТ НИХ ХОТЕЛИ УСЛЫШАТЬ. СОЗДАЛОСЬ ПОЛОЖЕНИЕ, В КОТОРОМ ПОКРОВИТЕЛЬ ЧАСТО ПОДВЕРГАЛСЯ ШАНТАЖУ СО СТОРОНЫ ПОЭТА, ВЫПРАШИВАЮЩЕГО У ПЕРВОГО ВОЗНАГРАЖДЕНИЕ (С. 16).

Короче говоря, автору можно было бы, как-то упорядочив уже имеющийся материал, посвятить аналитическому описанию мавераннахрского стиля хотя бы одну-две страницы, выделив в качестве примера наиболее выдающихся мавераннахрских «скандалистов» с их «задрипанными лошадьми», т.е. своих Есениных из мавераннахрского народа, появившихся в смутное время. Также целесообразным видится выделение в отдельном подразделе рассуждений о начале эволюции поэзии на тюрки в качестве особого признака мавераннахрского стиля.

В этой связи мне осталось только указать на кое-какие несуразности из описания общей ситуации в поэзии, которую автор монографии реконструирует в том числе с помощью цитат из работ предшественников. Так, например, он цитирует Е.Э.Бертельса:

«КНИЖНЫЕ ЛАВКИ НА БАЗАРЕ БЫЛИ В ЭТО ВРЕМЯ ИЗЛЮБЛЕННЫМ МЕСТОМ СБОРИЩ ВСЕХ ЛЮБИТЕЛЕЙ ХУДОЖЕСТВЕННОГО СЛОВА. ЧИТАТЕЛИ ВСТРЕЧАЛИСЬ ТАМ СО СВОИМИ ЛЮБИМЫМИ ПОЭТАМИ, МОГЛИ ПРИНИМАТЬ УЧАСТИЕ В ДИСКУССИЯХ ПО ПОВОДУ ТОЛЬКО ЧТО ОБНАРОДОВАННЫХ НОВЫХ ШЕДЕВРОВ ИЗВЕСТНЫХ МАСТЕРОВ. СБОРИЩА ЭТИ… УЖЕ НЕ БЫЛИ СВЯЗАНЫ, КАК В X—XII ВВ. ЦЕРЕМОНИЯМИ ПРИДВОРНОГО ЭТИКЕТА И ВЕЛИСЬ СВОБОДНО И НЕПРИНУЖДЁННО» (С. 15).

В последней части высказывания Е. Э. Бертельс не прав, поскольку он смешивает два вида литературного творчества, чётко выделяемых в том числе и в данной монографии, а именно, творчество заранее оплаченное, творчество поэтов и писателей, состоявших на службе или выполнявших периодические заказы, которые поступали от влиятельных работодателей, и творчество либо, что называется, хобби для себя и для души, либо в качестве средства к существованию. Во втором случае, ни о каком придворном этикете речи не идёт, т.к. будущая оплата сочинений, написанных вне конкретного заказа, стояла под большим вопросом и во многом зависела от рыночного спроса, спроса в буквальном смысле на базаре.

Скажем, Валерий Вячеславович Полосин в своей книге «Фихрист Ибн ан-Надима как историко-культурный памятник Х века» (М., 1989) приводит крайне интересный пример из этого Фихриста, который иллюстрирует традицию публичного чтения авторами своих произведений. Суть сводится к тому, что автор, закончив книгу, через посредников-переписчиков просит устроить её презентацию при большом стечении публики. Вывод, который делает В. В. Полосин, выглядит абсолютно логичным:

АВТОР ПЕРЕДАЁТ ПРАВА (ПО-ВИДИМОМУ, ПРОДАЁТ ИХ) НА КОММЕРЧЕСКОЕ КОПИРОВАНИЕ СВОЕГО СОЧИНЕНИЯ ВАРРАКАМ. ПОСЛЕДНИЕ ОРГАНИЗУЮТ МАДЖЛИС, ВО ВРЕМЯ КОТОРОГО АВТОР ЧИТАЕТ СВОЕ СОЧИНЕНИЕ, ВАРРАКИ ЗАПИСЫВАЮТ ЕГО, ПУБЛИКА ЖЕ СЛУШАЕТ ТЕКСТ И РЕШАЕТ, СТОИТ ЛИ ОБЗАВОДИТСЯ ЭТИМ СОЧИНЕНИЕМ. КОНЧИВ ДИКТОВАТЬ, АВТОР УХОДИТ, А ВАРРАКИ, ИМЕЮЩИЕ ТЕПЕРЬ НА РУКАХ ТЕКСТ, УСТРАИВАЮТ НЕЧТО ВРОДЕ ПРЕДВАРИТЕЛЬНОЙ ПОДПИСКИ, ОБЪЯВЛЯЯ СВОИ УСЛОВИЯ ЖЕЛАЮЩИМ КУПИТЬ КОПИЮ (С. 82).

Пример приведен для конца VII—начала VIII вв. и для прозаического сочинения. Но то же самое предложение интеллектуального товара на рыночной площади мы наблюдаем и для народной поэзии: купят—не купят, востребовано—не востребовано, прославлюсь — не прославлюсь, примут на госслужбу — не примут и т.д. Большинству творческих личностей нужен слушатель и почитатель. А где, как не на базаре, их более всего. Таким образом автор либо зарабатывает себе на жизнь, продавая свой товар на рынке, либо, уже владея каким-то ремеслом, просто развлекается поэзией и рифмоплётством. И эта традиция существует ещё в течение 8—9 веков на всём мусульманском Востоке.

Частные замечания по Главе 1

Имело бы смысл чётче структурировать первую главу, скажем, выделив отдельными подзаголовками центры литературной жизни Мавераннахра: Бухара, Ташкент, Самарканд и т.д.

С. 17. Примеч. 13: В полном сарказма и издёвки высказывании Шамс идёт игра слов хиргах-харгах, которые автор оставляет без перевода, упуская из виду, что текст будет читаться не только иранистами. Возможно, гах лучше обыграть через «вместилище», чтобы перевод удовлетворял игре слов.

С. 20 Дауран-ра хам кашид – «Судьбу отсек»?

Глава 2. Биографии поэтов

Основное замечание по этой главе сводится к необходимости ещё раз просмотреть текст перевода там, где он сопровождается параллельным персидским оригиналом, а также вновь проверить сам персидский оригинал, в котором порой встречаются банальные опечатки. Приведу лишь выборочный ряд отдельных примеров, где текст понят и переведён ошибочно.

С. 39 (Агахи) – матбах-и Нимруд – это, конечно, не «повар Нимруда», а «кухня Нимруда».

С. 259–260 (Пейрави) – текст во многих местах переведен ошибочно и не соответствует параллельному персидскому тексту.

Ваки‘а – не «событие», а «видение наяву».

В переводе автора: «Однажды ночью в его доме с сим бедняком произошло одно удивительное событие».

По персидскому оригиналу: «Однажды ночью в его доме у сего бедняка случилось одно диковинное видение».

Балахана – не «крыша», а «чердак, мансарда, мезонин».

Фараджи – не «нижняя одежда», как дважды дано в переводе, а как раз наоборот – «верхнее просторное платье, накидка». См. Арабско-русский словарь Баранова и Диххуда.

В переводе автора: «…нижняя одежда намотана на руку…» (кальсоны он что ли снял?).

По персидскому оригиналу: «… верхнее платье/накидку он намотал на руку…».

Нож «не съехал на бок», а был «заткнут за пояс» (бар мийан заде)

Под ханой в предложении «Он сел посреди дома и повернулся ко мне» имеется в виду не «дом», что даже в русском сочетании выглядит несколько странно «сесть посреди дома», а всё та же балахана, то есть чердачная комната, где на цепочку заперся Мутриби.

Следующий отрывок тоже можно было бы перевести точнее.

В авторском переводе так:

ИЗ-ЗА КРАЙНЕЙ СТЕПЕНИ ИСПУГА Я НЕ ПОЛОЖИЛ НАЙ НА ЗЕМЛЮ, ЧТОБЫ ЭТО НЕ СТАЛО ПОВОДОМ ДЛЯ РАЗГОВОРА. ЗВУК НАЯ ИЗЛИВАЛСЯ ТАК, ЧТО ОН, НЕСМОТРЯ НА ОПЬЯНЕНИЕ, КАЧАЛСЯ ТО ВПРАВО, ТО ВЛЕВО, ЧТОБЫ УСЛЫШАТЬ ЕГО.

А можно было бы перевести так:

КРАЙНЕ ИСПУГАВШИСЬ, Я НЕ ПОЛОЖИЛ НАЙ НА ПОЛ (ЗЕМЛИ НА ЧЕРДАКЕ НЕТ — А.Х.), ЧТОБЫ НЕ ДАТЬ ПОВОДА ДЛЯ БЕСЕДЫ, ДА И (ВА НИЗ) ЗВУК НАЯ БЫЛ НАСТОЛЬКО ЭФФЕКТИВНЫМ/ДЕЙСТВЕННЫМ, ЧТО, НЕСМОТРЯ НА ВОЗДЕЙСТВИЕ ОПЬЯНЕНИЯ, ОН ПЕРЕМЕЩАЛСЯ ТО ВПРАВО, ТО ВЛЕВО, ЧТОБЫ УСЛЫШАТЬ ЕГО.

Текст двустишия переведен и понят неверно, в авторском переводе так:

ТЫ ПРОИГРЫВАЛ И ВОТ НАСТУПИЛ ТВОЙ ХОД,
ЕСЛИ ТЫ СЖУЛЬНИЧАЛ, ЧТО ДЕЛАТЬ ДРУГИМ? Надо:

ТЫ ВЫИГРЫВАЛ, НО НАСТУПИЛ ТВОЙ ХОД,
ЕСЛИ ТЫ ПОВЕЛ НЕЧЕСТНУЮ ИГРУ, ЧТО ЖЕ ДЕЛАТЬ ДРУГИМ?

С. 262 «Находят [лишь]…» – д. быть: нашли

С. 264 (Разми) Смысл байта, судя по приведенному оригиналу, переводчиком не понят во многом из-за домысленной пунктуации, из-за закрытых позже, чем нужно, кавычек, и неправильного перевода слова гарибан как «рукав», надо — «ворот/воротник».

В авторском переводе так:

НОЧЬЮ СКАЗАЛ Я ТАЙНО СВЕЧЕ: «ДУШУ ОГОНЬ,
ОХВАТИЛ, И ОНА ЗАПЛАКАЛА. РАЗОРВАЛА ОНА РУКАВ».

Надо:

НОЧЬЮ СВЕЧЕ ТАЙКОМ Я СКАЗАЛ: «ДУША ОГНЕМ
ОБЪЯТА». А ТА [= СВЕЧА] ЗАПЛАКАЛА, РАЗОРВАВ ВОРОТНИК.

Здесь, на мой взгляд, необходим комментарий:

«Объятая огнем душа» — это душа в аду. Плачут и, главное, рвут воротники по случаю смерти и траура по покойнику. Образ плачущей свечи, по-моему, как раз для этого подходит. Свеча не стоит сама по себе, а, как правило, в какой-нибудь емкости или на блюдце, чтобы расплавленный воск не капал куда ни попади. Вся композиция в профиль, фас или анфас похожа на свечу в воротнике. Когда же воск зальет это блюдце, то это может навить образ разорванного воротника. Поэтому Мутриби и говорит о смысле, который «ясен и близок к пониманию», что отнюдь не заметно по авторскому переводу.

С. 265 (Раф‘а)

РЫДАЮ О СЕБЕ И ОТ БОЛИ Я ВСКИПЕЛ,
ДОТОШНО ЖАЛОМ ВПИЛСЯ МНЕ В УХО.

Вопрос: Кто, кому и в какое ухо впился? Если бы переводчик не додумывал, то у него во второй мисре‘ вышло бы несколько иначе:

РЫДАЯ О СЕБЕ, ОТ БОЛИ Я ВСКИПЕЛ,
ВОЛОС ЗА ВОЛОСОМ ЖАЛОМ, КОВЫРЯЮЩИМ УХО/СЛУХ, Я СТАЛ.

Именно образ «жала, ковыряющего ухо/слух» создан поэтом, то есть сарказма, колкости и острот, которые впиваются в уши. Дальше в переводе смысл тоже трудноуловим:

В ПОТУ МОЕЙ МЕЛОДИИ КАПАЕТ ВОДА КИНЖАЛА,
КАК ЖЕ Я ВОЗОПИЛ ОТ ЖЕРТВЕННОГО ОГНЯ!

А надо бы так:

ВОДА КИНЖАЛА ЗАКАПАЕТ [УПОТРЕБЛЕН АОРИСТ! — А.Х.] ОТ ПОТА БОРМОТАНЬЯ МОЕГО, ХВАТИТ И ТОГО, ЧТО ОТ ЖЕРТВЕННОГО ОГНЯ Я ВОЗОПИЛ.

Речь идет о жертве, а «вода кинжала» означает кровь, капающую с кинжала после принесения в жертву животного. Иными словами, поэт опасается, что из-за колкостей и трудов на поприще бормотанья стихов его принесут в жертву, а он уже испытывает некий дискомфорт, почувствовав жар от жертвенного огня.

С. 268 (Рахми Джухуд Самарканди) — «никаких сведений об этом поэте неизвестно, кроме того, что он был обладателем длинного носа, о чём удачно сочинил матла‘».

Во-первых, «никаких сведений неизвестно», по-моему, не по-русски. Во-вторых, поэт «сочинил матлу‘ о своем длинном носе», но в этой самой матле‘ о носе ни слова, поэтому нужно какое-то пояснение для игры слов пиш-е ру/пишру.

О ЛЮБВИ К ЭТИМ ВИННЫМ ГУБАМ Я БЕСЕДУЮ С МИРОМ,
Я — ФАРХАД СВОЕЙ ЭПОХИ, А ПЕРЕДО МНОЮ — ШИРИН

Что-нибудь вроде «а спереди у меня Ширин», возможно, дало бы читателю намек на нос. Кроме того, хам в переводе пропущено.

Должно быть:

Я — ТОЖЕ ФАРХАД СВОЕГО ВРЕМЕНИ.

С. 268 (Рашахи Балхи) – хасрат – «тоска по несбывшемуся», а не зависть; день свидания лучше бы с прописной День свидания, чтобы было хоть как-то понятно, что это не обычный день свидания, а День свидания с Богом. «В Судный День будут удостоены чести поклонения царскому роду» — кто будет удостоен? Судный день там, конечно, подразумевается, но лучше бы в День Сбора, как в оригинале.

С. 468 (Халеки) — байт понят неверно, гамзе задан – устойчивый именной глагол, означающий только «подмигивать, мигать», поэтому «мигать/мерцать надеждой», а не «поражать надежду».

С. 470 (Хумайун) — зеркало в перс. написано с опечаткой, пейвасте – не «одно мгновенье», а «постоянно».

С. 471 (Шакиби), четверостишие про нарды переведено неверно.

МИР — ЭТО НАРДЫ, ВЫИГРЫШ В НИХ — ПРОИГРЫШ,
ДЛЯ ИГРОКА В НАРДЫ ПЛОХО ПОНИЖЕНИЕ.
МИР ПОДОБЕН ФИШКАМ В НАРДАХ,
ЕГО БЕРУТ ДЛЯ ТОГО, ЧТОБЫ БРОСАТЬ.

Кам сахтан – не «понижение», а ситуация, когда при выбросе костей, выпадает маленькое соотношение чисел 1:2, 1:3, 2:1 и т.д. Поиск подходящего глагола оставляю переводчику. Ка‘бтайн – даже по форме арабского двойственного числа видно, что это не фишки, которые двигают в игре, а пара костей, которые выбрасывают игроки и про которые двумястами страницами ранее автор написал в сноске (С. 267, примеч. 391). Поэтому не «фишкам» мир подобен, и не «его берут (кого?), чтобы бросать».

Частные замечания по Главе 2

С. 31 — Абдал в им. падеже пишется без мягкого знака, поэтому в косвенных падежах буква «я» появляться не должна: «у Абдала» вместо «у Абдаля», «матла‘ Абдала» вместо «матла‘ Абдаля» и т.д.

С. 41 — Шад-Мульк Ака и тут же в сноске Шод Мольк Ака

С. 43. Примеч. 64 — «…в результате чего братство ходжаган стало называться накшбандийа» — неверно, надо «его община в течении Х^ваджаган стала называться по его лакабу — Накшбандийа».

С. 271 Рузбехан и тут же в сноске Рузбихан, формально – два разных лица.

С. 98, 177, 241, 261, 287, 314, 347, 358, 468 — Употребленный автором «антологист», похоже, очень плодотворный неологизм, по этой же форме можно произвести психологиста, филологиста, энтомологиста и т.д.

Не совсем понятен принцип склонения вводимых в русский текст восточных слов, почему-то слова в муж. роде склоняются без проблем (мазар, маджлес, тахаллус и т.д.), чего нельзя сказать о многих словах с формальным признаком жен. рода, т.е. оканчивающихся на «а», «и» «е» (мадраса, маулана, матла‘ и т.д.). Для примера автору можно взглянуть на склонение арабского слова сура, которое вошло в русский язык, или на слово мирза, касида, также спокойно склоняющихся в тексте монографии по жен. роду.

В тексте во многих местах страдает пунктуация, которая, разумеется, будет выправлена в ходе редакторской правки, но на которую можно было бы уже сейчас обратить более пристальное внимание. Несмотря на все вышеприведённые замечания, суть которых в целом сводится к необходимости тщательного саморедактирования и корректуры в ходе будущей подготовки к изданию, текст даже в таком виде представляет собой крайне ценное, а во многом просто незаменимое пособие для изучения персидской литературы указанного периода.

20 января 2010 г.

ст. н. с. Сектора Среднего Востока,
к. и. н. А. А. Хисматулин